15 вопросов ректору А.Н. Несмеянову

1. Два слова о родителях 2. Как Вы поступили в МГУ? 3. Как Вы поняли, что химия это Ваше жизненное призвание? 4. Как соотносилось Ваше научное мировоззрение с верой в Бога, поскольку Вы были крещённым православным? 5. Вы окончили университет с «красным» дипломом? 6. Вашим научным руководителем» был Н.Д.Зелинский. Почему Вы считаете себя его учеником, не написав с ним ни одной совместной работы? 7. Как не ошибиться в выборе наиболее интересного и перспективного научного направления? 8. Какое главное качество должен иметь молодой человек, вступающий в область науки? 9. Поддерживать и сохранить интерес студента к изучаемой дисциплине или пробудить этот интерес вновь – одна из самых трудных педагогических задач. Какой совет Вы можете дать преподавателю? 10. Как Вы советуете слушать лекции? 11. Что Вы могли бы посоветовать в деле организации самостоятельной работы студентов и молодых научных работников? 12. Насколько неожиданным было для Вас назначение ректором МГУ? 13. Почему Вы покинули должность ректора МГУ? 14. В чём секрет высокой эффективности Вашей научной и административной работы, что отмечают все, кто с Вами работал или просто встречался по отдельным вопросам? 15. Как Вы отдыхаете?

Два слова о родителях

 

Мой отец – Николай Васильевич – учился в гимназии г. Владимира. Уже в старших классах гимназии он начал зарабатывать на жизнь репетиторством. У него были исключительные способности (я всегда горько жалел, что не унаследовал его математические способности), и до окончания учёбы он шёл первым учеником. С моей матерью Людмилой Рудницкой, которой в то время было лет 10, он познакомился, давая ей уроки русского языка.

Гимназию он окончил с золотой медалью и с занесением на мраморную Доску почёта и поступил на юридический факультет Московского университета, по причине 3-х годичного там обучения (на других факультетах надо было учиться 4 года). Увлечённый идеей народничества, он добился права преподавать в сельской школе и 10 лет учительствовал в селе Бушове Тульской губернии (недалеко от Ясной Поляны). Он организовал там даже мастерские, обучая ребят слесарному делу.

Учительствовала в каком-то глухом селе (названия я не помню) и моя мать, окончившая Владимирскую женскую гимназию. Правда, недолго. Осенью 1898 г. они поженились, а 28 августа старого стиля (9 сентября нового стиля) 1899 г. родился я. У меня были братья Вася (1904) и Андрей (1911) и сестра Таня (1908).

Это произошло уже в Москве, так как отец нашёл работу служащего Московской городской управы, более обеспечивающую молодую семью. А ещё через 2 года (1901) он принял предложение быть директором открываемого городского сиротского приюта братьев Александра и Василия Бахрушиных в Сокольниках. Этот Бахрушинский приют, который в детских воспоминаниях моих, моих братьев и особенно сестры рисуется как истинный рай, был расположен на участке Сокольнического леса размером в 10 га. Отец с энтузиазмом взялся за эту работу, и его детище – приют для мальчиков-сирот города Москвы – разительно отличался от обычных детских учреждений того времени. Это скорее был не приют, а ремесленное училище-пансионат.

Он был нацелен на подготовку высококвалифицированных мастеров – слесарей, токарей, электриков. Работа в приюте поглощала отца целиком. Это был работник с большой буквы. И не только я, но все без исключения знавшие его люди считали его интеллект превосходящим всё, с чем приходилось встречаться. Это мнение у меня сохранилось навсегда, даже после того, как я повидал многих исключительных деятелей науки. Все, и прежде всего мама, бывало удивлялись, что отец довольствовался в жизни столь скромной ролью и полем деятельности. В разговорах с ней, папа ссылался на свою лень и на отсутствие в нём творческого потенциала, говоря, что если бы он имел такое творческое начало как мама, тогда бы из него вышел толк. Умер он в 1933 г.

Мама была человеком, одарённым во многих областях, обладала известной независимостью и самостоятельностью (как показывает, в частности, её отъезд в дальнюю неизвестную деревню учительствовать, против воли её деспотического отца). Уже, будучи замужем, имея детей, всегда стремилась чему-нибудь научиться. Так, имея способности к живописи и прикладному искусству, она организовывала вместе с приютскими ребятами подготовку к праздникам. Позже она выучилась шить обувь, что очень выручало нас в трудные годы. Своих детей она обшивала собственноручно. Начиная с Первой мировой войны, всю дальнейшую жизнь она учительствовала. А в 1925 г. стала заведовать одной из московских начальных школ на Ленинградском шоссе. Создала несколько интересных пособий по ручному труду. В последние годы деятельности перешла на методическую работу, участвовала в издании новых пособий по обучению грамоте. Скончалась она в 1958 г.

 

Как Вы поступили в МГУ?

 

Я окончил частную гимназию П.Н.Страхова, бывшем ранее преподавателем мужской гимназии во Владимире, педагога божьей милостью. Далее, мой путь был определён ясно: университет, физико-математический факультет, естественное отделение, специализация по химии.

Выпускной экзамен на аттестат зрелости должен был проходить весной 1917 г. Он был повсеместно отменён, и мы получили голубые аттестаты “даром”. В своём аттестате я увидел приписку «награждён серебряной медалью». В гимназии тактика у меня была такая – не приносить двоек в четвертях. А пятёрки – я за ними не гнался.

Дала ли мне что-нибудь гимназия? Да, умение работать (и умение избегать ненужной работы) и в дополнение к тому многому, что дала мне семья, кое-что необходимое для общего развития.

Получив аттестат зрелости, я подал его вместе с прошением о зачислении на естественное отделение физико-математического факультета весной 1917 г., после февральской революции. Сомневаться в приёме не приходилось: не отказывали никому. Вступительных экзаменов в университет и какого-либо конкурса не было, так что я уже весной приобрел студенческую фуражку и гордо ходил в ней все лето. В сентябре начались занятия, я с благоговением вошёл под старые своды на Моховой.

 

Как Вы поняли, что химия это Ваше жизненное призвание?

 

Интерес к естествознанию проявился у меня в довольно раннем возрасте – в 9–10 лет – и, судя по его воспоминаниям, во многом под влиянием брата матери – Владимира Даниловича Рудницкого, в то время студента физико-математического факультета Московского университета. Сначала предметом моего внимания была энтомология – знакомство с жизнью окружающих болот и сбора насекомых, их населяющих. Моя первая попытка (она может относиться ко времени не позднее 1908 г.), – собрать коллекцию жуков окончилась плачевно. Я проявил самостоятельность и, раздобыв коробку и пластинку торфа, рационализировал дело, накалывая жуков без их умерщвления. Когда маме захотелось взглянуть на моё достижение, то она пришла в ужас. Все наколотые на булавки жуки пытались ползти, и коробка издавала сотни царапающих звуков. Вдруг и мне сделалось стыдно. Я внезапно понял гнусность своего поступка, хотя раньше был очень далёк от его осознания.

За энтомологией последовало увлечение минералогией, затем – коллекционирование птичьих яиц и ботаника с составлением гербария.

Затем пришло время химии. Летом 1912 г., будучи уже гимназистом, в сарае в Киржаче я нашёл пожелтевший старый учебник химии Рихтера. Читая его, я открыл для себя совершенно новый мир, с которым, впрочем, первое соприкосновение я получил раньше – в 1910 г, когда узнал, что чёрные чернила делаются из «чернильных орешков» – шариков-наростов на листьях дуба и «железа». Выдавив сок чернильных орешков и положив в него мелких гвоздей, я, к удивлению, получил отличные чёрные чернила. Надо сказать, что я очень любил всевозможные фокусы, и мне дарили коробки с набором разнообразных картонных коробочек с двойным дном и исчезающими за ним предметами, цилиндров с протягиваемой через них верёвкой, которые можно разрезать, а она остаётся целой и т.д.

Но что эти фокусы в сравнении с чудесами химии! Мгновенная перемена цвета лакмуса, исчезновение йодокрахмала и снова появление его, дым без огня из хлористого аммония и венец всего – взрыв смеси хлора с водородом при освещении Солнцем! Словом, мои глаза раскрылись, и я увидел, что мы живём в мире химии.

Химия мне становилась всё более интересна как наука. Учебник Рихтера уже был изучен вдоль и поперёк. Я отправился приобретать менделеевские «Основы химии» и действительно нашёл их у букиниста. Долгие часы я провёл над этим толстым томом. Это было потруднее, чем Рихтер. Меня поражал сочный язык Менделеева, давило обилие материала и имён. Всё же я прочёл «Основы химии» от корки до корки.

В это время в гимназии мы завершили курс естествознания и изучали физику по “концентрическому” учебнику Косоногова. Я уже понимал, что химию без физики полноценно не постигнешь. Физика мне нравилась, но в тогдашней целиком классической слишком логической физике XIX столетия я не чувствовал той романтики, которой была полна химия. Всё же я решил приобрести солидный фундамент по физике. Отправился на Кузнецкий мост в царство книжных магазинов и купил там многотомный «Курс физики» Хвольсона, ни больше, ни меньше! Скоро я убедился, что его нельзя читать без понимания смысла дифференциального исчисления и интегралов. С большим трудом – понятия были совсем новыми – я понемногу стал продвигаться в этом лесу. К счастью, понятия о пределах и бесконечностях и какие-то начатки аналитической геометрии были пройдены в гимназии (дело было уже в старших классах).

 

Как соотносилось Ваше научное мировоззрение с верой в Бога, поскольку Вы были крещённым православным?

 

Надо заметить, что папа, выросший в семье священника, не был безразличен к религии, и хотя был далёк от исполнения всех обрядов или наивной веры, но принимал христианские идеалы любви и братства как нечто высшее, связывающее человечество. Мама была полной атеисткой, для неё просто не существовало вопросов религии. Она была вся земная.

Лет до 10–11 я верил в бога. Откуда это взялось – не знаю, так как никто меня не пропагандировал. Во всяком случае, в минуту опасности (входя в тёмную комнату) я крестился. А вечером молился, но молитва была моя собственная. Она звучала так: «Господи! Дай мне ум – острый и быстрый, гибкий и глубокий, широкий и высокий, могучий ум». По-видимому, я просил слишком много, или бог оказался слишком скупым, и мне было отказано по всем пунктам, кроме разве первых двух. Позднее, критически оценивая себя, я убеждался, что был наделён интеллектом скорее художника (в широком смысле слова), чем учёного. Моё мышление было образно, мне явно не хватало папиной «кибернетической» логической машины. Мне нужна была наглядность, а в глубинах абстракции, чем жива современная наука, я плохо себя чувствовал.

В начале жизни я страшно боялся смерти, особенно тогда, когда в 12–13 лет понял, что загробной жизни нет, что бог такая же сказка как баба-яга. Толчок к этому к этому пониманию по иронии судьбы я получил в церкви на пасхальной заутрене – единственной службе, на которую ходил. Было тесно и душно, мне сделалось дурно, и я потерял сознание. Меня вытащили на паперть, и кто-то из старших воспитанников доставил меня домой. Я убедился, что смерть возможна, что мир может продолжать существовать и без того, чтобы я его ощущал, обморок мне ясно показал моё ничтожество. Тем более мне захотелось единственно достижимой (как я тогда думал) формы бессмертия – бессмертия в своих творениях, бессмертия в памяти людей.

Я явно упускал из виду, что наука отнюдь не лучший для этого путь. Впрочем, выбирать я не мог. В науку я уже был прочно влюблён.

Кстати, когда я только поступил в университет, то однажды посетил даже общеуниверситетскую лекцию по богословию, которую читал профессор в рясе Боголюбский в огромной «богословской» (позднее Коммунистической) аудитории. Никакого разумного впечатления из этого словоговорения на литературно-нравственные темы я не вынес.

 

Вы окончили университет с «красным» дипломом?

 

В университет я поступил весной 1917 г. и в сентябре пришёл на первые занятия, которые были прерваны на неделю Октябрьской революцией. Формально занятия продолжались до весны. Я в первое время охотно ходил на все лекции. Однако, все более убеждался, что как ни интересны лекции, но толку от них мало; в одно ухо входит, в другое выходит. Работать же с учебниками по всем разнородным предметам одновременно было просто невозможно.

Поэтому я сосредоточился на тех главных для меня предметах, которые и собирался сдать весной: общей химии, первой части физики, математике, кристаллографии. К счастью предметная система не указывала порядка и сроков сдачи определённых предметов. Для перехода на следующий курс необходим был некоторый минимум, да и самый переход этот был в известной мере условен. Просто для окончания университета нужно было получить определённые для каждой специальности зачёты по практикумам и сдать определённые экзамены. Для студентов физико-математического факультета нормальный срок обучения был 4 года, в которые все это можно было успеть сделать.

К началу учебных занятий на втором курсе я вернулся в университет и погрузился в увлекательный качественный анализ... Я работал под руководством Александра Ивановича Анненкова, в прошлом моего гимназического учителя физики. Основное моё время я отдавал лаборатории качественного анализа, уже не разбрасываясь на слушанье лекций. По возвращении с зимних каникул я с ужасом узнал, что университет замёрз. Дров не было.

Неизвестно было когда университет заработает снова, поэтому я подал заявление в Военно-Педагогическую академию на Большой Грузинской улице. Меня приняли с начала нового учебного 1920/21 г. Учиться там особо долго не пришлось: скоро пришлось взять месячный отпуск для «поездки за хлебом», а там уж и университет (главное – лаборатории) снова открылся. Студентов было не больше чем преподавателей, которые также “изголодались” по студентам, как мы по университету. Я был в самом первом потоке (человек 10) студентов (и уже студенток), попавших в органический практикум.

К слушанию лекций я вернулся в последний год. А весной 1922 г. университет был окончен. Я получил в канцелярии справку о том, что мною выполнены все требования и сданы такие-то экзамены. Диплома не полагалось, дипломные работы тогда не защищались публично, а просто зачитывались по отчёту.

 

Вашим «научным руководителем» был Н.Д.Зелинский. Почему Вы считаете себя его учеником, не написав с ним ни одной совместной работы?

 

Я часто задавал себе на протяжении жизни этот вопрос. Чем больше проходило времени, тем больше я удивлялся и вместе с тем больше ценил роль Николая Дмитриевича. Было ли моё положение среди учеников Зелинского особенным? Да, в том смысле, что я с самых первых шагов искал самостоятельности и совершенно не стремился что-либо получить от Николая Дмитриевича кроме возможности работать в его лаборатории. Было ли справедливо при этом условии предъявлять какой-либо счёт учителю? Конечно, нет. Надо быть бесконечно благодарным ему, что не прогнал непокорного и неудачливого (с 1922 по 1928 г.) своего аспиранта и ассистента, а позволил ему делать, что угодно, и ещё заботился о его материальном устройстве. Однако, мои самостоятельные интересы в химии начали формироваться рано, и это мешало моей хорошей работе у Н.Д.Зелинского. Меня влекла в равной мере и физическая, и органическая, и неорганическая химия, и этому обстоятельству я обязан тем, что областью моей дальнейшей работы стала химия металлоорганических соединений, как область пограничная.

Коротко замечу, что М.И.Ушаков отошёл от классической тематики Зелинского (в то время – синтез и каталитические превращения углеводородов), начал искать свои пути и создал столь необычные вещи как нитрат йода, нитрат хлора. Мне эти необыкновенные неорганические соли – псевдогалоиды – были особенно близки и интересны, и мы обсуждали возможности разных поворотов этого блестящего исследования. К.А.Кочешков сказал мне, уже после определившегося моего успеха в области ртутно-органических соединений, что он тоже решил переключиться на металлоорганические соединения, а именно олова. Дело у него пошло.

Мы работали вдохновенно и беззаветно с утра до вечера, иные годы и в воскресенья, не используя целиком для отдыха своего каникулярного времени. По-видимому, роль Николая Дмитриевича заключалась, прежде всего в том, что он и сам так работал, и сам горел наукой. Всё внимание он отдавал научной работе, педагогика была ему в тягость.

Его роль была ролью устройства зажигания в моторе.

 

Как не ошибиться в выборе наиболее интересного и перспективного научного направления?

 

В развитии науки есть для каждой науки, для каждого времени участки разного характера, но всегда можно наметить главное в науке. Наука подобно растению, имеет в каждую эпоху свои преимущественные точки роста. Эти точки роста определяются как требованиями и состоянием практики, производства, так и ходом развития наук и, особенно, взаимодействием наук друг с другом. Наиболее интенсивно развивающиеся точки роста лежат на стыках наук и поэтому надо особенно заботиться о развитии пограничных областей знаний. Необходимо всемерно обеспечивать взаимодействие и культивировать пограничные науки, обеспечивая тем точки роста.

Сейчас, например, преимущественными точками роста в физике, по крайней мере, одними из них, являются физика атомного ядра и физика полупроводников. А в начале века это была спектроскопия.

Я не знаю – удачно или неудачно, назвал это точками роста, и скорее и правильнее надо было бы назвать областями роста: под точками скорее можно разуметь что-то маленькое, а обычно такими областями развития являются как раз крупные по объёму и значению участки.

Тут можно сказать скорее о гребне волны развития науки в данной области и в данную эпоху. Мне представляется, что если мы присмотримся к развитию науки на Западе и у нас в Академии и сравним, то на Западе умеют в гораздо большей степени сосредоточить силы на том, что находится на гребне волны и сравнительно мало занимаются второстепенными вещами, а мы это делаем в меньшей степени, и поэтому концентрация усилий на главном у нас несравненно меньше в целом. Нам нужно определить эти области концентрации нашего внимания и действовать в соответствии с этим.

Мне представляется, что в современном естествознании есть две области такого рода, – это, с одной стороны, ядерная физика, которая ведёт за собой естествознание в целом, и, с другой стороны, это те области биологии, которые соприкасаются с физикой и химией, это те области биологии, которые внедряются в интимную жизнь клетки, – это цитология со всеми её ветвями, генетика, биофизика, биохимия.

 

Какое главное качество должен иметь молодой человек, вступающий в область науки?

 

Я думаю, что это главное качество – влюблённость: ненасытный интерес к тайнам природы и к путям овладения этими тайнами. Всё остальное приложится. От учёного требуется и огромный повседневный труд, труд всей его жизни, и огромная работа мозга, и терпение, и постепенность восхождения на вершину науки, открывающего всё более далекие горизонты. Но всё это легко для влюблённого. Без острого, влюблённого интереса нет учёного.

Другое не менее важное качество, причём одинаково важное для учёного, поэта, художника, – умение к знакомому предмету подойти с новой стороны, взглянуть на него с новой точки зрения и показать предмет миру с этой новой стороны. Именно это оплодотворяющее действие совершается при взаимопроникновении наук. Но для того, чтобы подойти с новой стороны, нужно уметь ходить на своих ногах, и ходить в любую сторону. Таким образом, нужно учиться с самого начала активно воспринимать изучаемый предмет, выискивать своё, особенно интересное, развивать его, а не плыть пассивно за лекцией, за текстом учебника, давая работу памяти, но не утруждая активной мысли. Если мозг думает, память придёт сама.

 

Поддерживать и сохранить интерес студента к изучаемой дисциплине или пробудить этот интерес вновь одна из самых трудных педагогических задач. Какой совет Вы можете дать преподавателю?

 

Мне кажется, нужно возбуждать и поддерживать интерес студентов к будущей профессии с первого дня учёбы. Для этого особенно важно подобрать хороших преподавателей для чтения лекций именно на первом курсе. Не все преподаватели способны интересно с огоньком читать лекции.

Студенты – зеркало преподавателя. В них он видит своё отражение. Зевок студента на лекции – грозный сигнал для лектора, следящего за своей аудиторией. Есть преподаватели, жалующиеся, что студенты невнимательны, несосредоточенны, недисциплинированны, на экзаменах стараются обмануть и т.д. Думается, это от скуки, от сознания малой эффективности занятий, ведущихся в вялом темпе, без огонька, с заранее воздвигнутой преподавателем стеной недоверия и отчуждения. Много раз мне приходилось наблюдать две параллельные группы студентов, занимающиеся под руководством разных преподавателей. Из года в год создавалось впечатление, что у одного преподавателя подобраны исключительно талантливые люди, творчески изучающие науку, у другого – серая безликая масса.

Я считаю, будет полезно по самым важным предметам объявить, например, чтение параллельных курсов, особенно молодыми профессорами или доцентам – в порядке соревнования. Студенты вольны были бы выбирать по вкусу. Я уверен, что не было бы беды и при свободном посещении лекций.

 

Как Вы советуете слушать лекции?

 

Боюсь, что тут мой опыт мало поможет. На слух плохо воспринимаю, поэтому лекции мне никогда не помогали, во всяком случае, умственно. Эмоционально – да, это было интересно. Увлекали некоторые лекции, лучшие. Но когда я “прослушивал” лекцию, то она входила в одно ухо, а выходила в другое, и после неё мало что оставалось, не считая эмоциональной зарядки. И эта эмоциональная зарядка в зависимости от лектора бывала со знаком плюс или со знаком минус. Некоторые курсы я слушал систематически, с начала и до конца, но это давало то, что мы привыкли получать от театра: зрелищную, эстетическую, эмоциональную зарядку, не больше.

Поэтому тут я плохой советчик. Спрашивают, скажем, надо ли записывать лекции или не надо. Всё же лучше, привычнее звучит “слушать лекцию”, а не “записывать лекцию”.

Хороший лектор советует, какие книги читать параллельно с прослушиванием лекционных материалов. Этот способ, вероятно, разумен, но я лично к нему не прибегал. С другой стороны, книга для меня – гораздо более удобный инструмент для того, чтобы извлекать глазами, а не из лекций – ушами.

 

Что Вы могли бы посоветовать в деле организации самостоятельной работы студентов и молодых научных работников?

 

Читать и думать. Читать... Воспитывать умение находить и отличать интересное от менее интересного. Это не все умеют. Этому надо учиться. Я говорю с точки зрения ожидаемого результата. Ведь не всякую работу ожидает положительный результат, так что чтение должно быть прежде всего деловым, целеустремленным, поисковым. Читать научную книгу – это значит ставить себе какие-то вопросы и пытаться дать на них ответ, решать задачки, так сказать. Вопросы при этом формулирует сам читатель, реже и автор книги, и читатель.

 

Насколько неожиданным было для Вас назначение ректором МГУ?

 

Меня пригласил С.В.Кафтанов – министр высшего образования – и настоятельно предложил быть ректором Московского государственного университета. Когда я стал отказываться, он дал мне понять, что делать этого не следует, да и моё сопротивление не было безусловным, так как существовала мечта о строительстве нового здания МГУ, и я взялся за новые обязанности.

Ю.А.Жданов, в то время заведующий сектором отделам науки ЦК КПСС, сказал, что он разузнает, как обстоят дела, и даст мне сигнал в нужный момент. Этот момент наступил очень скоро. Юрий Андреевич сказал мне, что принято решение о строительстве в Москве нескольких высотных зданий и что следует (не знаю, получил ли он это указание от И.В.Сталина или от А.А.Жданова) просить одно из таких зданий для нужд МГУ. И мы тут же стали писать письмо Сталину примерно такого содержания: просим обратить строительство одного из высотных зданий для нужд МГУ. Потребность составляет 1600 тыс. м³.

 

Почему Вы покинули должность ректора МГУ?

 

Я неожиданно стал президентом АН СССР. Впервые о том, что речь идёт о моей кандидатуре, я услыхал от всезнающих шофёров. И действительно, я был вызван к Г.М.Маленкову – члену Политбюро ЦК, и он спросил, как бы я отнёсся к возложению на меня обязанностей президента Академии наук СССР. Я ответил, что от такой чести не отказываются, но счёл необходимым изложить то, что может мне помешать принять столь почётную обязанность: я начал с моих вегетарианских убеждений, сказав, что эти убеждения не имеют ничего общего с толстовством.

Далее я сказал, что в 1940 г. был арестован мой брат, и судьба его до сих пор мне неизвестна.

Наконец, напомнил, что традиция такова, что президент Академии наук был до сих пор беспартийным, и что вряд ли это случайность, а я член партии. Действительно, все три президента Академии наук “советского времени” – А.П.Карпинский, сохранивший этот пост с дореволюционного времени, В.Л.Комаров, ставший президентом после его смерти, и сменивший его С.И.Вавилов – были беспартийными.

Ни один из доводов не произвёл на Маленкова ни малейшего впечатления. Разговор показал мне ясно, что это дело решённое. Конечно, без соответствующего решения Политбюро разговор со мной вряд ли мог состояться.

Мне нужно было сосредотачиваться на новой столь ответственной и столь почётной работе. Естественно, не было иного выхода, как расстаться с ректорством и с дорогим мне делом строительства университета. Кому всё это передать? Со мной консультировались и в результате обсуждения остановились на академике И.Г.Петровском, коренном университетском профессоре, в это время бывшем также академиком-секретарём Отделения физико-математических наук Академии наук. Насколько этот выбор был удачен, показывает то, что до самой смерти, в течение 22 лет Иван Георгиевич с честью выполнял обязанности ректора. На него выпала тяжесть приёмки зданий университета по окончании в 1953 г. строительства и переселения в них с Моховой естественных факультетов, все радости и трудности дальнейшей жизни МГУ, его расширения и управления им. Я остался профессором – заведующим кафедрой органической химии химического факультета и в этом качестве участвовал в переезде в новое великолепное здание химфака.

 

В чём секрет высокой эффективности Вашей научной и административной работы, что отмечают все, кто с Вами работал или просто встречался по отдельным вопросам?

 

Думаю, что главным образом в строгом ежедневном соблюдении всего намеченного плана, расписания работ, в том, что я всегда жёстко планировал время. В этом весь секрет. Других нет.

 

Как Вы отдыхаете?

 

Отдыху теперь придают гораздо больше значения и отдают ему больше времени. Это – минус, и большой. Например, в летнее время молодая публика не отрывается от отдыха для работы, а делает только то, что “полагается” делать во время отдыха. Люди почему-то перестали понимать, что отдых даётся научным работникам совсем для другой цели: для того, чтобы полнее овладевать всем, чем надо овладеть. В пору отдыха необходимо читать, думать, строить планы на свободе. Этим надо заниматься постоянно, и летом, и в каникулы.

У меня в молодости, например, случалось, что ни одного воскресенья не пропускал: работал сплошь годы. Иногда большую часть отпуска проводил в лаборатории, гулять не хотелось. Такое было желание работать, такой был интерес.

Как отдыхаю? Вечером читаю или пишу. Летом – пишу и читаю, пытаюсь писать этюды. Весной – пишу стихи. Иногда слушаю пение, в частности на мои слова, положенные на музыку. Осенью – собираю грибы.

Ещё не так давно летом много ездил на велосипеде и совершал лодочные путешествия. Но большую часть и вечернего, и воскресного, и летнего отдыха всегда отдавал химической книге и химической мечте.