Пичугин З.Е. Из моих воспоминаний

В то время «Татьянин день» (12 января) проводился студентами университета торжественно и пьяно... Антон Павлович предложил мне совместно провести этот вечер в «Эрмитаже», как требовала традиция того времени. Я согласился, и мы втроём – Антон Павлович, Николай Павлович и я – отправились. Я был в ресторане впервые, и, действительно, зрелище было потрясающее: поднимаясь по лестнице, я был ошеломлён страшным шумом множества голосов, выкриков, звоном разбивающейся посуды. Поднявшись наверх, – ещё более поразился: что-то неописуемое творилось здесь, – сплошной хаос!.. Толпа сходилась и расходилась. Вон там в стороне кого-то качают... поют «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus», – её перебивали: – «Вот настанет черёд и проснется народ, – разогнёт он могучую спину и на бар и врагов в заповедных лесах приберёт он покрепче дубину...». Кое-где на столах – ораторы, а под столами – упившиеся люди... Здесь целуются, пьют на брудершафт, а там укоряют друг друга в чем-то... И все это покрыто густыми волнами табачного дыма.

Андреева-Бурлака прижали к стене, крича – «качать его!..» – Я уже накачался! – кричит, высвобождаясь, Бурлак. Несколько студентов обступили какого-то профессора и просят выпить с ними... Мы насилу нашли столик. Антон Павлович заказал себе обед, а мы с Николаем Павловичем – коньяку с закуской. К нам подходили знакомые и, выпивши по рюмке, отходили дальше, чтобы проделать то же в другом месте. Встретил я проф. Роберта Юрьевича Виппера и познакомил его с Антоном Павловичем, потом выпили. Под конец я освоился и стал наблюдать за отдельными группами. Проходя зал, в конце я увидел поражающую сцену: между столами, на полу валялось несколько упившихся, около них, наклоняясь и как бы приводя их в сознание, копошились их товарищи: один нащупывал пульс, другой старался услышать биение сердца и, потеряв равновесие, ложился рядом, – и один произносил «надгробное слово».

– Куда же отправят их? – спросил я подошедшего Антона Павловича. – «Пустяки, – тут все свои, администрация ресторана примет свои меры и к утру “их” протрезвят», – ответил Антон Павлович. Оставляя зал, я заметил в стороне у стены горько плачущую фигуру, всхлипывая произносящую – «и никто-то меня – не – понимает... о... о... ох... все вы...». Дальше было неразборчиво... Мы ушли. Но вечер ещё не кончился. Антон Павлович предложил продлить его в Татарском ресторане (Петровские линии). Надо же отдохнуть после такого шума!.. Не помню, как это случилось, но мы оказались в приятной компании с тремя хорошо знакомыми дамами (без кавычек). Взяли отдельный кабинет, дамы потребовали вина и закусок, говоря, что они сегодня угощают нас по случаю того же праздника, одна из дам была курсисткой-медичкой. Ну, конечно, пили, пели, требовали тапёра, но такового свободного не оказалось, и Николай Павлович наигрывал на пианино, импровизируя довольно удачно. Было шумно, весело, рассказывали и читали стихи. В это время Антон Павлович под шумок в сторонке напевал «русскую дубинушку», «На Кузнецком девки модны, по три дня сидят голодны...» и т.п. Но всему бывает конец, как и нашему веселью. Рассчитываясь с «человеком», Антон Павлович прихватил с собой бутылку коньяку для опохмеления, доказывая право за уплоченный товар. Конечно, никто не возражал. По выходе из ресторана сели на извозчиков, и я заметил обгоняющую нас фигуру, показывающую вид пьющего из горлышка бутылки... Это подшучивал над нами Антон Павлович, проезжая мимо...