Кандинский Василий Васильевич

(4(16).12.1866, г. Москва – 13.12.1944, Нёйи-сюр Сен, Франция) — живописец, график и теоретик изобразительного искусства, один из основоположников абстракционизма, сооснователь группы «Синий всадник».
 
Окончил юридический факультет Московского университета (1893).
 
 
«Мой отец рано заметил мою любовь к живописи и ещё в моё гимназическое время пригласил учителя рисования… Отец в течение всей моей жизни с необыкновенным терпением относился ко всем моим прихотям и перескакиваниям с одного поприща на другое. Он стремился с самого начала развивать во мне самостоятельность: когда мне не минуло ещё и десяти лет, он привлёк самого меня, насколько это было возможно, к выбору между классической гимназией и реальным училищем. Многие долгие годы он — несмотря на свои скорее скромные средства — чрезвычайно щедро поддерживал меня материально. При моих переходах с одного пути на другой он говорил со мной как старший друг, и в самых важных обстоятельствах не употреблял ни тени насилия надо мной. …
 
Лет тринадцати или четырнадцати на накопленные деньги я, наконец, купил себе небольшой полированный ящик с масляными красками. И до сегодня меня не покинуло впечатление, точнее говоря, переживание, рождаемое из тюбика выходящей краской. Стоит надавить пальцами — и торжественно, звучно, задумчиво, мечтательно, самоуглублённо, глубоко серьёзно, с кипучей шаловливостью, со вздохом облегчения, со сдержанным звучанием печали, с надменной силой и упорством, с настойчивым самообладанием, с колеблющейся ненадёжностью равновесия выходят друг за другом эти странные существа, называемые красками, — живые сами в себе, самостоятельные, одарённые всеми необходимыми свойствами для дальнейшей самостоятельной жизни и каждый миг готовые подчиниться новым сочетаниям, смешаться друг с другом и создавать нескончаемое число новых миров».
 
«Кроме выбранной мною специальности (политической экономии, где я работал под руководством высоко одарённого учёного и ОДНОГО ИЗ РЕДЧАЙШИХ ЛЮДЕЙ, каких я встречал в жизни, проф. А.И. Чупрова), меня то последовательно, а то и одновременно захватывало: римское право (привлекавшее меня тонкой своей сознательной, шлифованной “конструкцией”, но, в конце концов, не удовлетворившее мою славянскую душу своей слишком схематически холодной, слишком разумной и негибкой логикой), уголовное право (задевшее меня особенно и, быть может, слишком исключительно в то время теорией Ломброзо), история русского права и обычное право (которое вызвало во мне чувства удивления и любви, как противоположение римскому праву, как свободное и счастливое разрешение сущности применения закона), соприкасающаяся с этой наукой этнография (обещавшая мне открыть тайники души народной).
 
С сердечной признательностью вспоминаю я полную истинной теплоты и горячности помощь проф. А.Н. Филиппова (тогда ещё приват-доцента), от которого я впервые услышал о полном человечности принципе “глядя по человеку”, положенном русским народом в основу квалификации преступных деяний и проводившемся в жизнь волостными судами. Этот принцип кладёт в основу приговора не внешнюю наличность действия, а качество внутреннего его источника — души подсудимого. Какая близость к основе искусства! Все эти науки я любил и теперь думаю с благодарностью о тех часах внутреннего подъёма, а может быть, и вдохновения, которые я тогда пережил. В избранной мною ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ Я ЛЮБИЛ кроме рабочего вопроса только ЧИСТО ОТВЛЕЧЁННОЕ МЫШЛЕНИЕ. Практическая сторона учения о деньгах, о банковых системах отталкивала меня непреоборимо. Но приходилось считаться и с этой стороной».
А.И. Чупров
 
«В то же время в непрерывном напряжении держали мою душу и другие, чисто человеческие, потрясения, так что не было у меня спокойного часа. Это было время создания общестуденческой организации, целью которой было объединение студенчества не только одного университета, но и всех русских, а в конечной цели и западноевропейских университетов. Борьба студентов с коварным и откровенным уставом 1885 г. продолжалась непрерывно. “Беспорядки”, насилия над старыми московскими традициями свободы, уничтожение уже созданных организаций властями, замена их новыми, подземный грохот политических движений, развитие инициативы в студенчестве непрерывно приносили новые переживания и делали душу впечатлительной, чувствительной, способной к вибрации.
К моему счастию, политика не захватывала меня всецело. Другие и различные занятия давали мне случай упражнять необходимую способность углубления в ту тонко-материальную сферу, которая зовется сферой “отвлечённого”...
Одна из самых важных преград на моём пути сама рушилась благодаря чисто научному событию. Это было разложение атома. Оно отозвалось во мне подобно внезапному разрушению всего мира. Внезапно рухнули толстые своды. Всё стало неверным, шатким и мягким. Я бы не удивился, если бы камень поднялся на воздух и растворился в нём. Наука казалась мне уничтоженной: ее главнейшая основа была только заблуждением, ошибкой ученых, не строивших уверенной рукой камень за камнем при ясном свете божественное здание, а в потёмках, наудачу и на ощупь искавших истину, в слепоте своей принимая один предмет за другой.»
 
 
В.В. Кандинский. Синий всадник. 1903
 
В.В. Кандинский. Старый город. 1902
 
«Но ЧАСЫ ЭТИ БЛЕДНЕЛИ ПРИ ПЕРВОМ СОПРИКОСНОВЕНИИ С ИСКУССТВОМ, которое только одно выводило меня за пределы времени и пространства. Никогда не дарили меня научные занятия такими переживаниями, внутренними подъёмами, творческими мгновениями.».
 
«Я мог отдавать живописи лишь свободные часы, … вопреки видимой недостижимости, пытался перевести на холст “хор красок” (так выражался я про себя), врывавшийся мне в душу из природы. Я делал отчаянные усилия выразить всю силу этого звучания, но безуспешно. Силы мои представлялись мне чересчур слабыми для того, чтобы признать себя вправе пренебречь другими обязанностями и начать жизнь художника, казавшуюся мне в то время безгранично счастливой. Русская же жизнь была тогда особенно мрачна, мои работы ценились, и Я РЕШИЛСЯ СДЕЛАТЬСЯ УЧЁНЫМ.»
 
После окончания Московского университета В.В. Кандинский начал готовить к защите магистерскую диссертацию «О законности трудовой заработной платы». И получил приглашение занять кафедру на юридическом факультете Юрьевского  университета. Однако смятение в его душе не утихало. Ещё в студенческие годы по заданию Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете он был командирован в Вологодскую губернию.
 
«Моя задача была двоякого рода: изучение у русского населения обычного уголовного права (изыскание в области примитивного права) и собирание остатков языческой религии у медленно вымирающих зырян, живущих преимущественно охотой и рыбной ловлей.
Склонность к “скрытому”, к “запрятанному” помогла мне уйти от вредной стороны народного искусства, которое мне впервые удалось увидеть в его естественной среде и на собственной его почве во время моей поездки в Вологодскую губернию.
… Я въезжал в деревни, где население с жёлто-серыми лицами и волосами ходило с головы до ног в жёлто-серых же одеждах или белолицое, румяное с чёрными волосами было одето так пестро и ярко, что казалось подвижными двуногими картинами. Никогда не изгладятся из памяти большие двухэтажные резные избы с блестящим самоваром в окне... В этих-то необыкновенных избах я и повстречался впервые с тем чудом, которое стало впоследствии одним из элементов моих работ. Тут я выучился не глядеть на картину со стороны, а самому вращаться в картине, в ней жить. Ярко помню, как я остановился на пороге перед этим неожиданным зрелищем. Стол, лавки, важная и огромная печь, шкафы, поставцы — всё было расписано пёстрыми, размашистыми орнаментами. По стенам лубки: символически представленный богатырь, сражение, красками переданная песня. Красный угол, весь завешанный писанными и печатными образами, а перед ними красно-теплящаяся лампадка, будто что-то про себя знающая, про себя живущая, таинственно-шепчущая скромная и гордая звезда. Когда я, наконец, вошёл в горницу, живопись обступила меня, и я вошёл в неё. С тех пор это чувство жило во мне бессознательно, хотя я и переживал его в московских церквах, особенно в Успенском соборе и Василии Блаженном. По возвращении из этой поездки я стал определённо сознавать его при посещении русских живописных церквей, а позже и баварских и тирольских капелл. Разумеется, внутренно эти переживания окрашивались совершенно друг от друга различно, так как и вызывающие их источники так различно друг от друга окрашены. Церковь! Русская церковь! Капелла! Католическая капелла!
Я часто зарисовывал эти орнаменты, никогда не расплывавшиеся в мелочах и писанные с такой силой, что самый предмет в них растворялся. Так же как и некоторые другие, и это впечатление дошло до моего сознания гораздо позже.... Вероятно, именно путём таких впечатлений во мне воплощались мои дальнейшие желания, цели в искусстве. Несколько лет занимало меня искание средств для введения зрителя в картину так, чтобы он вращался в ней, самозабвенно в ней растворялся…Иногда мне это удавалось: я видел это по лицу некоторых зрителей. Из бессознательно-нарочитого воздействия живописи на расписанный предмет, который получает таким путём способность к саморастворению, постепенно всё больше вырабатывалась моя способность не замечать предмета в картине, его, так сказать, прозёвывать».
 
«Мне стало … бесспорно ясно, что ПРЕДМЕТНОСТЬ ВРЕДНА МОИМ КАРТИНАМ.
Так постепенно мир искусства отделялся во мне от мира природы,
пока, наконец, оба мира не приобрели полную независимость друг от друга».
 
В 2016 г. к 150-летию со дня рождения великого художника, и одновременно, студента кафедры политической экономии выпускники ЭКОНОМИЧЕСКОГО факультета преподнесли alma mater оригинальный подарок. Внутренний дворик НОВОГО ЗДАНИЯ факультета украсила «Композиция VIII» (1923) — одна из ключевых работ В.В. Кандинского. Он считал эту картину одной из самых главных в своем творчестве — точным выражением своей теории об эмоциональных свойствах цвета, линии, формы.
 
 
При работе над статьёй была использована книга В.В. Кандинского «Ступени. Текст художника». 1918 г.
***
Студенты медики и психологи знакомы с «синдромом КАНДИНСКОГО-КЛЕРАМБО»