Каченовский Михаил Трофимович
КАЧЕНОВСКИЙ МИХАИЛ ТРОФИМОВИЧ (1(12).11.1775, Харьков Слободско-Украинской губ., Российская империя – 19.04.(1.05.)1842, Москва), историк, литератор, ректор Московского университета.
Окончил Харьковский коллегиум (1788). Магистр (1805). Доктор философии и изящных искусств (1806).
Академик отделения русского языка и словесности Санкт-Петербургской АН (1841, член-корреспондент с 1832).
Декан (1836–1842); ординарный профессор кафедры истории и литературы славянских наречий (1835–1842) историко-филологического отделения философского факультета. Декан (1813–1815, 1833–1835); ординарный профессор кафедры всеобщей истории, географии и статистики (1832/1833–1835), ординарный профессор кафедры красноречия, стихотворства и языка российского (1830–1831), ординарный профессор кафедры истории, статистики и географии Российского государства (1821–1835), ординарный профессор кафедры теории изящных искусств и археологии (1810–1821) отделения словесных наук. Директор Педагогического института (1830–1835). Начальник университетской типографии (1815–1816).
Ректор (1837–1842).
Научная и педагогическая деятельность. В сфере научных интересов философия, славянская история и литература.
Основатель так называемого «скептического направления» русской историографии, опирающегося на сравнение текстов, критику свидетельства. Считал исторический процесс цепью «великих происшествий, имеющих свои причины и следствия». Основывался на априорном признании превосходства античной и западной цивилизаций над славянским миром. Требовал пересмотреть русскую историю IX–XII вв., своеобразие и самобытность которой отрицал, выводя её из общеисторических закономерностей человеческого развития.
«Это был тонкий, аналитический ум, скептик в вопросах науки и отчасти, кажется, во всём. При этом – строго справедливый и честный человек. Он отвергал участие всяких сентиментов в изучении истории, а разнимал её холодной критикой, как анатомическим ножом труп. Места священным, патриотическим чувствам в науке для него не было. М.Т. Каченовский терпеть не мог никаких мифов в истории и начинал лекции русской истории с Владимира, предупредив нас, что он не станет повторять басен, которые мы слышали в школе, например, об оригинальном мщении Ольги за смерть Игоря, змее, ужалившей Олега, о кожаных деньгах»
(И.А. Гончаров, «Воспоминания. В университете»).
Критиковал древнерусские летописи, «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина, отвергал также подлинность «Слова о полку Игоревом», считая его позднейшей подделкой. Сохранилось эмоциональное описание спора М.Т.Каченовского с А.С.Пушкиным, посетившим Московский университет 27 сентября 1832 г.
Знал английский, испанский, итальянский, немецкий, новогреческий, польский, сербский, французский, шведский языки. Издатель журнала «Вестник Европы» (1805–1830). В 1809 г. в нём появился специальный раздел «Московские записки», печатавший сообщения о научной и культурной жизни в университете. В торжественном собрании университета произнёс речь «О художественных произведениях, как памятниках древних народов, которые более или менее известны потомству по мере успехов их в изящных искусствах» (1819).
Заслуженный профессор Московского университета (1835).
Административная деятельность. Активно участвовал в работе Временной комиссии по восстановлению университета после Московского пожара 1812 г. и Комитета по борьбе с холерой, созданного для охраны учебных заведений города (1830); неоднократно переизбирался на должность декана. Возглавлял Педагогический институт (1830–1835), созданный при университете в 1804 г., выпускники которого должны были занимать должности учителей в гимназиях и уездных училищах.
В должности ректора М.Т. Каченовский пробыл пять с половиной лет (1837–1842). В этот период в университете насчитывалось около 600–900 студентов, работали 50 профессоров и преподавателей. Одним из важных событий этого времени стало освящение митрополитом Московским Филаретом новой университетской церкви св. Татианы (1837). В этом же году император Николай I посетил университетский городок, осмотрев его учебный корпус, столовую и студенческие комнаты, музей, библиотеку, клиники, а также посетил университетский храм св. Татианы. Профессорско-преподавательский состав пополнился выдающимися представителями гуманитарной науки – Т.Н. Грановским, начавшим читать лекции по истории и культуре Западной Европы (1839) и С.П. Шевырёвым, читавшим курс по истории древнерусской литературы (1840); Музей натуральной истории/Зоологический музей возглавил К.Ф. Рулье (1840). Н.Е. Зёрновым была защищена первая в России специализированная докторская диссертация по высшей математике «Рассуждение об интеграции уравнений с частными дифференциалами» (1837), а выпускнику университета П.Л. Чебышёву присуждена серебряная медаль за сочинение «О числовом решении алгебраических уравнений высших степеней» (1841).
Рескриптом Николая I Российская академия/Академия российская, созданная в 1783 г. для изучения русского языка и словесности, была присоединена к Санкт-Петербургской АН в виде особого отделения русского языка и словесности (1841): её члены – В.А. Жуковский, М.Т. Каченовский и М.П. Погодин были избраны академиками Санкт-Петербургской АН.
Государственные награды: ордена – св. Владимира (III ст. – 1838, IV ст. – 1817), св. Анны (II ст. – 1831, 1834).
Основные труды: «Учебная книжка древнего греческого языка» (1807).
Литература: Шевырёв С.П. Биографический словарь профессоров и преподавателей имп. Московского университета, за истекающее столетие, со дня учреждения января 12-го 1755 г., по день Столетнего Юбилея января 12-го 1855 г., составленный трудами профессоров и преподавателей, занимавших кафедры в 1854 г., и расположенный по азбучному порядку. В 2-х ч. 1855. Ч. I. С. 388–403.
Назову вам еще одного из представителей университетской старины. Это был Михаил Трофимович Каченовский. Некогда знаменитый учёный и журналист, не щадивший своею едкою критикою ни Шлёцера, ни Карамзина, ни даже самого Пушкина, в наше время отживал или, точнее сказать, совсем отжил свой век, и, будучи ректором университета после злосчастного, как вам известно, Болдырева, читал нам на четвёртом курсе вместе с третьим историю литературы славянских наречий по немецкому учебнику Шафарика. Он был тогда уже глухой и почти слепой: вдаль кое-как видел, но читать мог только в очках, которые, помогая ему вблизи, застилали перед ним в тумане всё окружающее, и чтобы увидеть нас с кафедры, он должен был снимать с носа свои очки, что производил он довольно медленно, осторожно вытаскивая их из-за ушей. Таким образом, мы, сидя на лавках перед самою кафедрою, были для него отделены как бы тёмною завесою. Всякий раз Каченовский приносил с собою Шафариков учебник, разлагал его на кафедре и старческим дряблым голосом, с передышкою, подстрочно переводил немецкую речь на русские слова. Монотонность такого чтения с неизбежными паузами, когда переводишь экспромтом, наводила на нас томительную скуку, и тем больше потому, что нам самим хорошо была знакома эта немецкая книга; но мы терпели по необходимости и боялись отсутствовать на лекции. Каченовский и без того всегда отличался строгостью, а в то время, будучи ректором, требовал от нас неукоснительного исполнения своих обязанностей, и для того выдал приказание, чтобы перед каждою его лекцией дежурный субинспектор делал нам перекличку по списку и отмечал на нём отсутствующих, для доклада ректору. Нам ничего не оставалось более делать, как всем сполна приходить на лекцию, сидеть смирно и для развлечения каждому читать свою книгу. Это продолжалось не долго; мы нашли выход из такого стеснительного положения. Не могли бы выступать в моей памяти так заманчиво и приветливо эти увеселительные проказы, если бы в основе их было что-нибудь недоброе, злое и оскорбительное и для профессора, и для его слушателей. Мы не переставали уважать Каченовского как беспощадного скептика, посягавшего на достоверность Несторовой летописи, и сильно боялись его как взыскательного профессора и строгого ректора; но самое уважение и боязнь должны были возбудить в нас молодецкую отвагу, бравировать на его лекциях, спасаясь от нестерпимой скуки разными потехами, но так чтобы не нанести ему лично ни малейшего оскорбления и не навлечь на себя его справедливой кары. От всего этого нас спасала слабость его зрения и слуха, и мы забавлялись на скамейках перед самой его кафедрой, будто отделенной от него каменной стеною. Это была своего рода игра в жмурки или в кошку и мышку, а ещё лучшие – игра кипучих сил юности, которые иногда бьют и через край. Каченовский читал нам лекции от 12 до часу, в полдень – как раз время завтрака. Потому слушание или, точнее, неслушание каждой его лекции мы начинали завтраком. Архитриклином, а попросту – нашим кормителем был Самарин. В то время на Моховой, против Старого здания университета, была колбасная Маттерна с небольшим рестораном. Оттуда перед лекциею университетский солдат доставлял Самарину по числу всех нас целую груду пирожков в большом свертке на манер сахарной головы. Самарин всегда сидел на конце передней скамейки перед кафедрой, но налево от неё и потому ближе к выходной двери. Как только начнется лекция, он вытащит из-за стола этот пакет с угощением и пустит его по рукам товарищей, но так, чтобы пакет передавался от одного к другому на виду у всех, высоко над столом. Завтрак начинался только тогда, когда у каждого из нас будет по пирожку, а держать его надобно также на виду и откусывать понемножку, чтобы продлить эту сцену для наших зрителей, столпившихся у растворенной настежь двери.
(Буслаев Ф.И. Мои воспоминания. 1897)