Портрет: А.Белый
БЕЛЫЙ АНДРЕЙ (Бугаев Борис Николаевич, 14(26).10.1880, Москва – 8.01.1934, Москва), поэт и писатель, литературный критик, один из теоретиков символизма в России.
Окончил физико-математический факультет Московского университета (1903). В 1904 г. поступил на историко-филологический факультет, но в 1906 г. подал прошение об отчислении.
В Московском университете. Среднее образование получил в знаменитой частной гимназии Л.И. Поливанова, куда был зачислен в 1891 г. Именно Л.И. Поливанов, как позднее признавался А. Белый, вдохнул в него своим «гениальным преподаванием» любовь к русской литературе:
«Весь третий класс проходил труднейший русский синтаксис <…>, но – не как схоластику, а как чтение прекраснейших описаний природы из русских классиков, с рисовкой конструкций, с выучиванием назубок особенно вычурных в своём строении фраз; и всегда с пленительными дополнениями: если разучивался отрывок “Констанцское озеро” или “Рейнский водопад”, то – описание природы Швейцарии, пропетое Поливановым с ни с чем не сравнимою интонацией. Я ахнуть не успел, как одолел русский синтаксис, потому что не скучные формы одолевались, а теория композиции, показанная на образцовых примерах. Ещё не зная, что есть стиль, мы получали вкус к стилю фразы».
Окончив гимназию, по настоянию отца, проф. Н.В. Бугаева, поступил на естественное отделение физико-математического факультета. Он всецело отдаётся науке, изучая самые различные дисциплины: зоологию, ботанику, химию, метеорологию, географию, историю, не забывая при этом литературу. Уже на первом курсе:
«…при всём интересе к наукам и к фактам, мной ставилась цель овладения методом осмысливания фактов в духе мировоззрения, строимого на двух колоннах; одна – эстетика, другая – естествознание; <…> университет – место собирания фактов; факты – научные данности, приборы, теории; и теории наук были мне сырьём оформления в моем стиле».
«Среди кого я рос? У кого сидел на коленях?». Вот несколько имён:
Н.А. Умов «живая умница, интереснейший человек, глубокий учёный, философ, чуткий к красоте, общественный деятель… пожалуй, из всех профессоров он был самый блестящий по умению сочетать популярность с научной глубиною, “введение” с детализацией: редкая способность!»,
А.Г. Столетов «крупный физик, умница, чудак, экзаменационная гроза… Я знал: студенты идут к Столетову не экзаменоваться, а – резаться; никакое знание, понимание не гарантирует от зареза; в программе экзаменов профессор настроит ряд ужасных засад, которые способны преодолеть смелость, а вовсе не знание»;
А.Н. Реформатский «популярнейший лектор у нас и на курсах – если бы не Реформатский и не “Основы химии”, – то вместо неорганической химии в голове завелась бы пустая дыра»,
Н.Д. Зелинский, который «читал нам курсы по качественному и количественному анализам, а также по органической химии; постановка лабораторных занятий Зелинского стояла под знаком высокой, научной культуры; Зелинский являл тип профессора, приподымавшего преподавание до высотных аванпостов науки: тип “немецкого” учёного в прекраснейшем смысле; не будучи весьма блестящим, был лектор толковый, задумчивый, обстоятельный; многообразие формул, рябящее память, давал в расчленении так, что они, как система, живут до сих пор красотой и изяществом; классификационный план, вдумчиво упраздняющий запоминание, был продуман; держа в голове его, мы научились осмысливать, а не вызубривать; вывести формулу, вот чему он нас учил; забыть: это не важно; забытое вырастет из ствола схем, как листва, облетающая и опять расцветающая, от легчайшего прикосновенья к конспект», в его лаборатории – комнате «для приготовления воней, с открытою форточкой; я корпел над ужаснейшим веществом; и не мог вещества приготовить: исплакался весь, исчихался (эфир обдирал горло, лёгкие, нос».
Одним из любимых преподавателей был зоолог М.А. Мензбир, тёплое и благодарное отношение к которому Белый сохранил до конца жизни: «Этому профессору хочется сказать горячее спасибо за то, что он нам, студентам, давал».
«Я бы мог и далее продолжать обзор университетских курсов, лекторов, учреждений; но полагаю: здесь приведённого материала достаточно, чтобы составился образ преподавания моего времен соединение имён (<Н.А.>Умов, <Н.Д.>Зелинский, <В.И.>Вернадский, <М.А.>Мензбир, <А.П.>Павлов, <К.А.>Тимирязев и <И.Н.>Горожанкин) было созвездием; такого соединения превосходных специалистов не встретил я на филологическом факультете, на котором оказался с 1904 г.; лишь на нём понял я высоту преподавания, пошедшего впрок, – у нас, на естественном».
На втором курсе А. Белый всерьёз задумался об интересующей его, но отсутствующей в учебной программе специализации, которую он обозначил как «Методология естествознания». Пришлось ему
«выдумать собственную двухлетку для третьего и четвёртого курса (тогда разбираются специальности, пишется сочинение): сосредоточить практическую работу в лаборатории <у Н.Д. Зелинского>, специализироваться же формально по этнографии; предмет живой, в круг которого входит культура; но этнография, включая чтение на дому, посещенье анучинского музея, брала не слишком много времени, оставляя возможности работать на стороне, в другом круге наук. Так вот я раздвоился: Анучину писал сочинение, а просиживал в лаборатории, вызывая недоуменье Анучина тем, что так редко к нему являюсь; и вызывая недоумение Зелинского тем, что, сдав ему экзамен на право работать с “органиками”, не беру у него же и темы».
В результате кандидатское сочинение было написано у Д.Н. Анучина. Привлекла тема по изучению народного орнамента, дававшая возможность применения математического метода. Исследование трансформации морфологических линий орнамента и формализация соотношения цветов представляли возможность наглядно продемонстрировать единство эстетического и научного подходов. Но «месяца два старичок отговаривал меня от орнамента; что ж, ему лучше видно; и я с грустью расстался с излюбленной темой; время шло даром: надо было спешить; тут меня осенила проблема “оврагов”, к которым присматривался издавна я в имениях; рост оврагов в России давно принял грозные формы; проблема борьбы с ними виделась мне боевою задачей, а источники были представлены в виде сырых материалов (не то, что орнамент); я влетел неожиданно в специальность, которою не интересовался нисколько, за исключением малого участка: овраги; и то – только русские. Анучин был доволен». Сочинение «Об оврагах» получило оценку «весьма удовлетворительно».
«Потом я не раз сожалел об уступчивости, изучивши Анучина с его методом “потише” да “полегоньку”; надо было наперекор ему все же писать об орнаменте; с географией я влетел в неприятность: я, географический спец, должен был знать метеорологию, в существовании которой весьма сомневался (ведь россыпи данных, к единству никак не сведённых, – ещё не наука!); я поплатился жестоко, попав на зубок к бородатому Лейсту, едва не зарезавшему меня на экзамене; спас лишь Анучин, вовлекший меня в невыгодную авантюру».
Университетские годы оказали сильное влияние на многогранное творчество А. Белого, отразившее его интерес к различным областям науки и культуры. Неслучайно поэт связывал историю русской литературы с духом университета и отметил его роль в «формировании кадров московских символистов на рубеже двух столетий». Действительно, историю этого литературного течения нельзя представить без имён Ю.К. Балтрушайтиса (физико-математический факультет, 1898), Л.Л. Кобылинского (Эллиса, юридический факультет, 1902), К.Д. Бальмонта (студент юридического факультета 1886–1887) и В.Я. Брюсова (историко-филологический факультет, 1899).
В студенческие годы зародилась дружба А. Белого с сыновьями бывшего ректора Московского университета С.М. Соловьёва – Михаилом и Владимиром. У Соловьёвых собиралась вся «интеллигентная Москва».
«В 1901 г. появился на белом свете Андрей Белый, всё более и более вытесняя Бориса Бугаева. Его придумал Михаил Сергеевич Соловьёв, руководствуясь лишь сочетанием звуков, а не аллегориями; я, ломая голову над псевдонимом, предложил мне нравящийся псевдоним “Борис Буревой”, а М.С., рассмеявшись, сказал: “Когда потом псевдоним откроется, то будут каламбурить: “Буревой – Бори вой!”” И придумал мне “Андрея Белого”».
А философия Владимира Соловьёва явилась для А. Белого, «окном, из которого дул ветер грядущего».
Профессиональная и общественная деятельность. В 1901 г. молодой поэт знакомится со знаменитыми символистами: Д.С. Мережковским, З.Н. Гиппиус, В.Я. Брюсовым. На последнего он производит большое впечатление: «Был у меня Бугаев, читал свои стихи, говорил о химии. Это едва ли не интереснейший человек в России. Зрелость и дряхлость ума при странной молодости».
Слова мэтра символизма вскоре подтверждаются публикацией «2-й драматической симфонии» (1902) – музыкально-поэтического произведения, написанного в новаторском жанре и сделавшего никому не известного Андрея Белого значимой фигурой в русской литературе.
Он вступает в переписку с А.А. Блоком, сотрудничает с журналами «Новый путь» «Мир искусства», «Весы», участвует в создании московского Религиозно-философского общества. В печати выходят другие симфонии, а также книга стихов «Золото в лазури» (1904), укрепившая литературный статус поэта. В.Ф. Ходасевич вспоминал:
«В 1904 г. Андрей Белый был ещё очень молод, золотокудр, голубоглаз и в высшей степени обаятелен. Газетная подворотня гоготала над его стихами и прозой, поражавшими новизной, дерзостью, иногда – проблесками истинной гениальности. <…> Им восхищались. В его присутствии всё словно мгновенно менялось, смещалось или озарялось его светом. И он в самом деле был светел. Кажется, все, даже те, кто ему завидовал, были немножко в него влюблены».
Своим учителем считал А. Белого другой выпускник Московского университета – Б.Л. Пастернак. Вместе они присутствовали на чтении В.В. Маяковским поэмы «Человек» в 1918 г. Пастернак вспоминал:
«Он <А.Белый> слушал как заворожённый, ничем не выдавая своего восторга, но тем громче говорило его лицо. Оно неслось навстречу читавшему, удивляясь и благодаря. <…> Большинство из рамок завидного самоуваженья не выходило. Все чувствовали себя именами, все – поэтами. Один Белый слушал, совершенно потеряв себя, далеко-далеко унесённый той радостью, которой ничего не жаль, потому что на высотах, где она чувствует себя как дома, ничего, кроме жертв и вечной готовности к ним, не водится. Случай сталкивал на моих глазах два гениальных оправданья двух последовательно исчерпавших себя литературных течений. В близости Белого, которую я переживал с горделивой радостью, я присутствие Маяковского ощущал с двойною силой».
А. Белый часто выступал с публичными лекциями, пользовавшимися большой популярностью среди москвичей – о них упомянул И.А. Бунин в рассказе «Чистый понедельник». Тематика лекций была самой разнообразной – от искусствоведения и теории символизма до философии Ф. Ницше. Поэт виртуозно владел вниманием аудитории и много размышлял о том, как сделать выступления максимально интересными для слушающих:
«…надо знать, когда аудитория в целом утомлена логикой; тогда, бросив логику, надо покачать слушателей, как на качелях, – на мягких, мало уму говорящих образах: и тогда говоришь от сердца; или же улыбаешься шутками; лектору-педагогу надо уметь говорить не только к сознанию, но и к подсознанию; сознание лектора – удесятерено; ему в миги чтения порой виден самый процесс становления его мысли в отдельных слушателях; это накладывает на него неожиданные задания; он должен статическое равновесие лекционного плана превратить в динамическое равновесие; для этого ему нужно в процессе чтения быть и артистом, проводящим в лекции ряд ролей; он должен выступить по отношению к врагам и гневным Отелло, и хитрым Яго; он может погоревать над упадком вкуса, как Лир над Корделией; но эти роли должны где-то встретиться в композиции целого, чтобы в ролях-вариациях не утонула бы тема; лекция не есть прочтение отвлечённого хода мыслей, а главным образом его постановка, подобная постановке пьесы с заданием, чтобы в последних сценах, абзацах лекции совершилось бы массовое действие: вступление на кафедру тебя слушавшего коллектива, гласящего уже твоими устами; конец лекции, вырастающий как итог опознания твоих мыслей, проведённых сквозь слушателей и к тебе возвращённых, порою для тебя неожидан; в нём ты, резюмируя отклик аудитории, порою превышаешь себя самого; аудитория тебя инспирировала».
Продолжал он читать лекции и в тяжёлые годы Гражданской войны. В это время А. Белый работал в Пролеткульте, театральном отделе Наркомпросса:
«Приходил: аудитория (человек 35) обдавала духовным теплом; я читал – 3 часа, позабыв всё на свете: аудитория в ледяном помещении грелася духом; и – грела меня <…> Аудиторию этих лекций запомнил: мы не случайно с ней встретились; чувствовалось: между нами возникло огромное дело: культура возникла; самосознание наше ковалося; со всеми слушателями ныне связан я; лектор и слушатели стали: братьями, сестрами. В это время господствовал тиф; очень многие – голодали, дрожали в нетопленых помещениях; днём – служили (советская служба), стояли в хвостах; и там, именно, вероятно, вынашивался конкретный вопрос о сознании, смысле; вопрос – гнал на лекции. <…> пайка ещё не было; мой паёк – та духовная радость, которая продержала меня: солидарность с аудиторией».
В 1931 г. СНК РСФСР назначил А. Белому персональную пенсию как одному из «старейших русских писателей».
Память. «Мемориальная квартира Андрея Белого» является филиалом Государственного музея А.С. Пушкина (ул. Арбат, 55).
В 1978 г. редакцией ленинградского самиздатовского журнала «Часы» учреждена премия Андрея Белого – первая регулярная негосударственная награда в области литературы. Среди её лауреатов – писатели, поэты, критики, исследователи и переводчики, внесшие значительный вклад в развитие русской словесности. В их числе них немало имён выпускников различных факультетов Московского университета, в том числе академики РАН М.Л. Гаспаров (1999, за книгу «Записи и выписки») и В.Н. Топоров (2003, за обнаружение и расшифровку зыбкого петербургского палимпсеста в книге «Петербургский текст русской литературы»).
«Творчество Андрея Белого – не только гениальный вклад как в русскую, так и в мировую литературу, он – создатель громадной литературной школы. Перекликаясь с Марселем Прустом в мастерстве воссоздания мира первоначальных ощущений, А. Белый делал это полнее и совершеннее. Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Надо помнить, что Джемс Джойс – ученик Андрея Белого. Придя в русскую литературу младшим представителем школы символистов, Белый создал больше, чем все старшее поколение этой школы, – Брюсов, Мережковские, Сологуб и др. Он перерос свою школу, оказав решающее влияние на все последующие русские литературные течения. Мы, авторы этих посмертных строк о Белом, считаем себя его учениками», – Б. Пастернак, Б. Пильняк, Г. Санников (Известия. 1934. 9 января).
Литература: Белый А. На рубеже двух столетий. Начало века. Между двух революций. Воспоминания. В 3-х кн. – М., 1989–1990; Дёмин В.Н. Андрей Белый. Серия «Жизнь замечательных людей». – М., 2007; Пастернак Б.Л. Охранная грамота. – Л., 1931; Ходасевич В.Ф. Некрополь. Воспоминания. Bruxelles, 1939; Премия Андрея Белого.
***
|
Андрей Белый произвёл на Л.С. Бакста впечатление и своими произведениями, и самим обликом. В 1905 г. было создано погрудное изображение литератора, о чём художник сообщал А.Н. Бенуа: «У Розанова бывают интересные люди – Бердяев, Вячеслав Иванов, Андрей Белый. Я набросал на днях его портрет цветными карандашами. Вот талант!».
Художнику удалось уловить живое выражение вечно подвижного, несколько асимметричного лица с умным, напряжённым взглядом глубоко посаженных глаз, в которых грусть, смятение, неистовая сила не противоречат друг другу, а образуют единое целое.
Андрей Белый так описал историю создания портрета:
«Рыжеусый, румяный, умеренный, умница Бакст отказался меня писать просто; ему нужно было, чтобы я был оживлён: до экстаза; этот экстаз хотел он приколоть, как бабочку булавкою, к своему полотну; для этого он с собой приводил из «Мира искусства» пронырливого Нувеля, съевшего десять собак по части умения оживлять: прикладыванием «вопросов искусства», как скальпеля, к обнажённому нерву; для «оживления» сажалась и Гиппиус; от этого я начинал страдать до раскрытия зубного нерва, хватаясь за щёку; лицо оживлялось гримасами орангутанга: гримасами боли; а хищный тигр Бакст, вспыхивая глазами, подкрадывался к ним, схватываясь за кисть; после каждого сеанса я выносил ощущение: Бакст сломал челюсть; так я и вышел: со сломанной челюстью; мое позорище (по Баксту – «шедевр») поздней вывесили на выставке «Мир искусства»... Портрет кричал о том, что я декадент; хорошо, что он скоро куда-то канул; вторая, более известная репродукция меня Бакстом агитировала за то, что я не нервнобольной, а усатый мужчина».
Речь идет о следующем портрете Андрея Белого, созданном Бакстом в феврале 1906 г. Некоторая искусственность позы, странный поворот головы как бы подчеркивают впечатление – перед нами маска, а не истинное лицо. Это подтверждают и слова самого портретируемого, отмечавшего «кажусь оживлённым, весёлым и “светским” – таким, каким меня, мне в угоду, вторично нарисовал Бакст: мужем с усами, с поднятой головой, как с эстрады. Изнанка же – первый портрет Бакста: перекривлённое от боли лицо.»
|
Л.С.Бакст. Портрет А.Белого.
1905
Л.С.Бакст. Портрет А.Белого.
1906
|